Наше знакомство с Л. В. Канторовичем продолжалось около 50 лет. Я веду отсчет с 1937 года, когда поступил на матмех Ленинградского университета, а Леонид Витальевич говорил, что запомнил меня еще по организованной ЛГУ станции юных математиков, куда я ходил школьником.

Как бы то ни было, но даже существенно меньшего срока хватило бы, чтобы увидеть незаурядность Леонида Витальевича. А мы, студенты, получили представление о ней уже в первых семестрах, когда Леонид Витальевич стал читать нам курс матанализа.

Делалось это в очередь с Г. М. Фихтенгольцем, о котором в студенческой среде справедливо сложилось мнение как о лекторе блестящем. И вот Леонид Витальевич начинает, часто останавливаясь и заикаясь, говорить. Студенты, конечно, были разочарованы. Но постепенно, когда к особенностям лектора привыкли, на первый план стало выходить все то, что характеризовало Л. В. Канторовича как математика, а это уже было интересно и поучительно.

Надо сказать, к деятельности преподавателя он относился чрезвычайно ответственно.

В лекциях Л. В. Канторович отличался динамизмом, не эксплуатировал без конца однажды разработанный курс.

В Новосибирске он лекций читал не так много, как в Ленинграде, но влияние на постановку дела, на построение учебных планов оказывал немалое. В конце 60-х годов на заседании Сибирского математического общества прочел доклад о перестройке математического образования в НГУ. В том, что касалось организации школы, передачи знаний, принципиальных научных концепций, он следовал — конечно, в новых условиях — своему учителю Г. М. Фихтенгольцу, которому матмех ЛГУ в значительной степени обязан современной постановкой преподавания матанализа.

Наше непосредственное сотрудничество с Л. В. Канторовичем началось после войны, когда он стал моим научным руководителем по аспирантуре. В процессе дальнейшей совместной работы и особенно над книгой “Функциональный анализ в нормированных пространствах”, выдержавшей несколько изданий у нас в стране и за рубежом, его облик открылся, конечно, с гораздо большей полнотой, чем он был виден со студенческой скамьи.

Творческий метод Л. В. Канторовича можно охарактеризовать его собственными словами о том, что разумное обобщение дает больше, чем детальное исследование. Эти слова он повторял настолько часто, что над ними стоит задуматься. Он предпочитал лес деревьям, это ясно, но ограничиться лишь одним этим было бы трюизмом. Где граница между деревьями и лесом? Именно здесь заключается главное, и талант (или гений) Леонида Витальевича выражался в том, что он чувствовал, до какой степени обобщения доходить. Иначе ведь легко было выплеснуть с водой и ребенка.

“Разумное обобщение” позволяло ему выделять относительно простую задачу, в которой, как в капле воды, отражалось главное в проблеме. Задачи линейного программирования были сформулированы им настолько прозрачно, что оказалось возможным изложить основные идеи оптимального подхода с помощью всего лишь четырех действий арифметики и здравого смысла. В конце концов в математике все сводится к основным, базовым элементам, и это Л. В. Канторович с предельной ясностью подчеркнул в своей, я думаю, лучшей работе — книге “Экономический расчет наилучшего использования ресурсов”. Разумеется, книга писалась для широкого круга читателей, но не обладай Леонид Витальевич своим даром “разумного обобщения”, неизвестно, удалась ли бы она ему. Ведь далеко не каждый крупный ученый — хороший популяризатор или даже лектор. И такой подход давал очень много для решения сложных и трудных проблем.

Трудность решения — это один из распространенных критериев математического ума, но не о всякой трудности имеет смысл говорить в данном случае. Трудные задачи математики различаются между собой. Я бы выделил три их типа. Это, во-первых, задачи, не вполне корректно поставленные, затем, задачи, принципиально не имеющие решения (например, континуум-гипотеза), и, наконец, задачи, время которых еще не пришло.

Так вот, Леонид Витальевич с успехом решал трудные задачи третьего типа. Обратимся снова к задачам линейного программирования. Можно ли отнести их к трудным? Сейчас, когда они посильны студентам-нематематикам, конечно же, нельзя. Но легко решаемыми они стали после Л. В. Канторовича, после появления линейного программирования. А до него их решать не умели, хотя такие задачи были известны еще с конца XVIII века, со времен Лагранжа.

Другая иллюстрация плодотворности подхода Л. В. Канторовича — его результаты в так называемых приближенных методах высшего анализа. До середины сороковых годов эти методы представляли собой не более чем собрание рецептов. Их использование оправдывалось практическими соображениями, но с позиций математики они были либо совсем необоснованными, либо обоснованными явно недостаточно. Это значит, не были известны верхние и нижние пределы точности методов и нельзя было получить сколь угодно большую точность. В середине 40­х годов Л. В. Канторович стал задумываться над тем, что вообще происходит, когда задача решается приближенным методом. Поднявшись над группой отдельно стоящих деревьев (рецептов), он увидел их общность (лес) и создал новую главу функционального анализа — общую теорию приближенных методов анализа, за что получил Государственную премию в 1949 году. Приближенные методы анализа с этих пор превратились в науку. Старые методы-рецепты получили обоснование, и каждый новый метод мог быть теперь тоже строго оценен.

Если уподобить подход Л. В. Канторовича поиску выхода из лабиринта, то он позволял увидеть план лабиринта. Примерно так его видят дети, решающие головоломку.

Отличительное свойство ума Л. В. Канторовича выявляется также в сопоставлении открытия и изобретения. Изобретение, как мы его привыкли себе представлять,— это улучшение чего-то в известной области. Оно может быть остроумным, даже гениальным, как, например, паровая машина Уатта, вызвать некоторое оживление мысли — перенос идеи в другие области или ее видоизменение. А открытие — это прорыв в неизведанные области, теоретическое объяснение крупного явления, даже круга явлений, при разработке которых возникает огромное число идей, в том числе изобретательского уровня.

“Талант — это тот, кто лучше других попадает в видимую для всех цель, гений же попадает в цель, которую еще никто не видит” — такое существует объяснение различия между талантом и гением. Л. В. Канторович, безусловно, относился ко вторым, хотя имел немало научных работ “изобретательского” уровня и натуральных изобретений, чем явно гордился.

Судьба изобретений, направленных на наиболее точное попадание в трудную цель, обычно складывается удачно. Все видят, насколько непростое дело сделано, и отдают должное меткости стрелка. Другое дело — попадание в невидимую для всех цель. Ведь ее важность трудно сразу оценить. Проходит время, пока становится ясно, насколько необходимо стрелять в найденную некогда цель. И тогда она становится всеобщим достоянием. Теорию относительности сейчас рассматривают в школе, а в самом начале ее автора понимали единицы. Нечто подобное — при всей условности аналогий — можно найти и в творческой биографии Л. В. Канторовича. Еще до войны им была создана концепция функциональных пространств, которые мы теперь называем пространствами Канторовича — Банаха. В определении этих пространств одно из четырех условий долгое время казалось искусственным и ненужным. Правда, попытки отбросить его не давали сколько-нибудь интересных обобщений. И только недавно на очень высоком математическом уровне, в терминах так называемой булево-значной логики, до которой во времена создания этой концепции было еще очень далеко, выяснилась существенная роль этого условия.

Обладая столь ярким талантом, Леонид Витальевич не замкнулся в математике. В этом я усматриваю проявление его нравственных и гражданских качеств как ученого в широком смысле слова. Он был сам убежден в огромной пользе оптимального подхода для экономики и хотел убедить в этом экономистов, ученый мир и преодолеть сопротивление предвзято настроенных оппонентов. Нужно было довести дело до конца. Здесь он не ведал страха. (Вообще не припомню его в страхе, хотя в ситуациях, чреватых физической опасностью, я Л. В. Канторовича не видел. Впрочем, по тому, как он себя вел в последние недели перед смертью, можно предположить, что чувство страха и в подобных случаях им не владело.) Звание члена-корреспондента по экономике его, математика с мировым именем, отнюдь не тяготило, напротив, он видел в нем признание его идей экономистами.

Здесь нельзя не сказать о чисто человеческих качествах Леонида Витальевича. Это был благородный человек в полном смысле слова, всегда готовый оказать любую помощь. Безусловно зная себе цену, он никогда ни в разговоре, ни иным способом не давал ощутить своего превосходства. Никогда не бывал мелочен. В совместной работе доводил доверие к соавтору до максимальной степени. Отличался огромной терпимостью к другим мнениям и никогда не жалел времени на разъяснение своей точки зрения и убеждение “инакомыслящих”. Его терпимость простиралась и на личные отношения. Леонид Витальевич был очень интересным собеседником. Его суждения и оценки отличались остроумием. Его мышлению вообще была свойственна быстрота и находчивость.

И в заключение — один давний эпизод. Летом в начале пятидесятых годов Л. В. Канторович и два бывших его аспиранта (А. Н. Балуев и я) с женами путешествовали на автомобилях по Кавказу. И вот однажды он и А. Н. Балуев с женой гуляли по Тбилиси, и к ним обратился незнакомец, предлагая купить костюм за 800 руб. А. Н. Балуев с женой отошли в укромное место и убедились, что костюм подходит, но денег у них при себе не было. А у Леонида Витальевича нужная сумма была, и он с готовностью ссудил ее. Однако после передачи денег продавцу тот передумал и затребовал непомерную сумму. Деньги вернулись к их прежнему владельцу, но дома обнаружилось, что незнакомец всучил “куклу” — пачку бумаги, прикрытую сверху и снизу купюрами…

Начался спор: кто должен нести убытки? Леонид Витальевич считал виновным только себя, ведь он не пересчитал деньги (а он никогда этого не делал). А. Н. Балуев с женой, естественно, не соглашались. Кончилось все полюбовно — убытки разделили поровну.