Мои отношения с Леонидом Витальевичем Канторовичем сначала развивались в одностороннем порядке. В том смысле, что он еще ничего не знал о моем существовании, а я уже считал себя в какой-то мере его учеником. В студенческие годы одним из любимых моих занятий был еженедельный проход по книжным магазинам, в большом количестве гнездившихся в начале Тверской, в Камергерском и на Кузнецком мосту. И вот однажды в «Академкниге» я приобрел издание во невзрачном переплете - Л.В. Канторович «Экономический расчет наилучшего использования ресурсов». Я проглотил эту книгу в один присест. Все поражало в ней: и отсутствие ритуальной марксистско-ленинской терминологии (а шел, между прочим, 1959 год), и новый понятийный аппарат и где-то наивные, но очень точно методически выверенные экономические задачки, с помощью которых раскрывалась концепция автора, философский смысл теории оптимизации.

Так что к моменту личной встречи с Леонидом Витальевичем - а она состоялась года полтора спустя на одном из семинаров в немчиновский лаборатории на Волхонке - я уже был не только сторонником, но и активным пропагандистом его идей.

Следует отметить одну удивительную особенность Канторовича. Как известно, его научные изыскания в области математической теории предполагали способность выходить на очень высокие горизонты абстрактного мышления. Но он никогда не позволял себе заниматься наукой ради науки, познанием ради познания. Леонид Витальевич был еще и «внедрением». Он считал, что его теоретические разработки должны влиять на текущую экономическую политику, должны использоваться практиками. Мы часто обсуждали эту проблему в связи с теорией и практикой ценообразования. Шансы на использование концепции объективно обусловленных оценок в плановом ценообразовании выглядели нулевыми. Во-первых, «антимарксизм». Этот ярлык позволял нашим оппонентам просто не рассматривать никаких предложений «оптималыциков». Во-вторых, хотя планирование всего и вся было централизованным, но осуществлялось оно отнюдь не в соответствии с оптимизационными моделями. Следовательно, двойственных оценок оптимального плана, которые мы хотели закладывать в основу реальных цен просто не существовало по причине физического отсутствия этого плана. Тем не менее Л.В. Канторович убедил меня в том, что дела наши совсем не безнадежны. Действительно, довольно быстро удалось найти противоядие от идеологических обвинений. Дело в том, что экономическая теория Маркса при всех ее недостатках и слабых местах все-таки является научной. И как ученый Маркс был не так прост, как его изображали его апологеты, а тем более придворные идеологи КПСС. Противоречив - да, но никак не прост. Например, Маркс первого тома своего «Капитала» и Маркс третьего тома - два разных человека. Поэтому наших идеологических противников быстро удалось «убедить» в том, что в экономической теории Маркса они разбираются крайне слабо. И то, что Маркс говорил по поводу ренты, замыкающих затрат, оценки потребительского эффекта при формировании рыночных цен значительно ближе к идеям Канторовича, чем С.Г. Струмилина и руководителей органов ценообразования.

Что касается проблем оптимизации, то здесь Л.В. Канторович предложил работать в двух направлениях: во-первых, использовать информацию некоторых отраслевых оптимизационных задач, которые кое-где все-таки рассчитывались (ТЭК, химия и др.) для корректировки уровней цен, а во-вторых, отстаивать основополагающие принципы оптимального ценообразования как основу рационального мышления плановых работников. Эту линию мы и начали активно проводить вдвоем с Леонидом Витальевичем в рамках Межведомственного научного совета по проблемам ценообразования Госкомцен СССР и АН СССР. Мы находились в этом Совете во враждебном окружении карьеристов от науки и чиновников, смотревших в рот тогдашнему председателю Госкомцен Н.Т. Глушкову. Мало, кто мог наблюдать, как я, борьбу Нобелевского лауреата. Лауреата Ленинской премии, выдающегося специалиста или, как теперь принято говорить, профессионала, с мелким полуобразованным чинушей, оказавшемся в силу интриг и личных связей во главе ведомства, определяющего ценовую политику в стране. В течение нескольких лет на этом «экономическом ринге» Леонид Витальевич проявлял отменные бойцовские качества, терпение и несгибаемую принципиальность. Против его регалий опытному чиновнику трудно было пойти с открытым забралом. В ход пускалась дезинформация, фальсификация текстов решений Научного Совета, задержка материалов для обсуждения и прочая, и прочая. Но Леонид Витальевич, как ледокол, шел избранным курсом. Нельзя сказать, что Л. В. был абсолютно чужд компромиссам. Скорее, наоборот, если дело касалось формы подачи той или иной проблемы, то он охотно соглашался на приемлемую для бюрократов. Но когда речь шла о существе вопроса или он чувствовал, что все возможные варианты компромисса исчерпаны, то тут, как говорится, - коса на камень. Вот, к примеру, зарисовка эпизода той борьбы, которую вел Л. В. в рамках Научного Совета по ценообразованию. Уже 1985 год; вот-вот забрезжит перестройка. Я делаю доклад на Научном Совете, где отстаиваю, в частности, принцип использования рентных платежей и «учета в ценах дефицитности товаров для достижения экономического равновесия (баланса спроса и предложения)». В решении Научного Совета эти положения названы «необоснованными и неприемлемыми». Это самые мягкие слова в адрес доклада и докладчика. Уже тяжело больной Л.В. Канторович инициирует письмо Президенту АН СССР А.П. Александрову, в котором, в частности, отмечается, что «обсуждение отчетов академических институтов проводится в обстановке предвзятости, априорного формирования и проведения механическим большинством проектов решений, содержащих негативную оценку целых научных направлений. Специально следует отметить искусственно созданную на заседаниях Бюро Совета обстановку крайней нетерпимости к любой критике действующей системы ценообразования. Учитывая вышеизложенное, считаем наше дальнейшее участие в работе Бюро Межведомственного научного совета по проблемам ценообразования нецелесообразным». Подписали этот текст Канторович и Петраков. Власть в то время очень не любила таких демаршей. И «передовая интеллигенция» об этом знала. Поэтому ограничивала свой протест против властей, по преимуществу, «кухонным форматом», да еще ритуально водрузив подушку на телефон. Л.В. Канторович был не из тех...

И еще об одном мужественном шаге Леонида Витальевича, сыгравшем определенную роль в моей личной и научной судьбе. Декабрь 1984 года. Выборы в тогда еще советскую Академию наук. Я набираю проходной балл в член-корры. Столько же набирает Л.И. Абалкин. А место одно. Вариантов три. Переголосование, потеря места, выделение дополнительной единицы, как всегда, в порядке исключения. Первый вариант наиболее естественен и соответствует существовавшей в то время в Академии практике. Но он по ряду причин не устраивает сторонников Абалкина (говорить о них долго и скучно). По этим же причинам их не устраивает и второй вариант. В этой ситуации несколько академиков предлагают мне снять свою кандидатуру в пользу Абалкина. Я, будучи человеком с нормальной психикой, естественно, отказываюсь. И в этот драматический момент раздается телефонный звонок из больницы от Леонида Витальевича. Он говорит, что будет требовать от Федосеева (тогдашний вице-президент АН по общественным наукам) выделения дополнительного места. Я убеждаю его, что сие бесполезно, объясняю ситуацию. Леонид Витальевич непреклонен. Через час он опять звонит и говорит, что получил от Федосеева отказ. Я ему: вот видите. А он мне: это очень хорошо; теперь у меня развязаны руки и я могу писать в ЦК Замятину (секретарь ЦК КПСС). Я был просто шокирован таким нестандартным поворотом мысли. В поражении (отказе в просьбе) видеть победу?! Но что самое интересное - это не была игра ума гения. Леонид Витальевич действительно победил. Его письмо в ЦК сыграло свою положительную роль. Этот эпизод научил меня многому. Он та самая капля воды, в которой отражается весь мир человека, его мировоззрение.